Бывал-живал старик со старухой. Старик посадил кочешок в подпольецо, а старуха в попелушку. У старухи в попелушке совсем завял кочешок, а у старика рос, рос, до полу дорос. Старик взял топор и вырубил на полу прямо кочешка дыру.
Кочешок опять рос, рос, до потолку дорос; старик опять взял топор и вырубил на потолку прямо кочешка дыру. Кочешок рос, рос до неба дорос.
Как старику поглядеть на верхушку кочешка? Полез по корешку, лез-лез, лез-лез, долез до неба, просек на небе дыру и влез туда. Смотрит: стоят жерновцы; жерновцы повернутся — пирог да шаньга, наверх каши горшок. Старик наелся, напился и спать повалился.
Выспался, слез на землю и говорит:
— Старуха, а старуха! Какое житье-то на небе! Там есть жерновцы, как повернутся — пирог да шаньга, наверх каши горшок!
— Как бы мне, старичок, там побывать?Бывал-живал старик со старухой. Старик посадил кочешок в подпольецо, а старуха в попелушку. У старухи в попелушке совсем завял кочешок, а у старика рос, рос, до полу дорос. Старик взял топор и вырубил на полу прямо кочешка дыру.
Кочешок опять рос, рос, до потолку дорос; старик опять взял топор и вырубил на потолку прямо кочешка дыру. Кочешок рос, рос до неба дорос.
Как старику поглядеть на верхушку кочешка? Полез по корешку, лез-лез, лез-лез, долез до неба, просек на небе дыру и влез туда. Смотрит: стоят жерновцы; жерновцы повернутся — пирог да шаньга, наверх каши горшок. Старик наелся, напился и спать повалился.
Выспался, слез на землю и говорит:
— Старуха, а старуха! Какое житье-то на небе! Там есть жерновцы, как повернутся — пирог да шаньга, наверх каши горшок!
— Как бы мне, старичок, там побывать?
— Садись, старуха, в мешок; я тебя унесу.
Старуха подумала и села в мешок.
Старик взял мешок в зубы и полез на небо; лез-лез, долго лез; старухе стало скучно, она и спрашивает:
— Далеко ли, старичок?
— Далече, старуха!
Опять лез-лез, лез-лез.
— Далеко ли, старичок?
— Еще половина!
Опять лез-лез, лез-лез. Старуха снова спрашивает:
— Далеко ли, старичок?
Только старик хотел сказать:
— Недалече! — мешок у него из зубов вырвался, старуха на землю свалилась и вся расшиблась. Старик спустился вниз по кочешку, поднял мешок, а в мешке одно костье, и то примельчалось.
Пошел старик из дому и горько плачет. Навстречу ему лиска:
— О чем, старичок, плачешь?
— Как не плакать! Старуха расшиблась.
— Молчи, я вылечу.
Старик пал лисице в ноги:
— Вылечи, что угодно заплачу!
— Ну, вытопи баньку, снеси туда толоконца мешочек, маслица горшочек, да старуху, а сам стань за двери и не смотри в баньку.
Старик вытопил баню, принес что надо и стал за двери; а лиса зашла в баню, двери на крюк, стала мыть старухины кости, моет — не моет, а все огладывает. Старик спрашивает:
— Каково, старушка?
— Пошевеливается! — говорит лиска, а сама доела старуху, собрала костье и сложила в уголок и принялась месить саламату6.
Старик постоял-постоял и спрашивает:
— Каково, старушка?
— Посиживает! — говорит лиска, а сама саламату дохлебывает. Съела и говорит:
— Старичок, отворь двери шире.
Он отворил, а лиса прыг из баньки и убежала домой. Старик вошел в баню, поглядел: только старухины кости под лавкой, и те оглоданы, толоконце и маслице съедено. Остался старик один в бедности.