На Кормалленском поле.
Кругом бушевали полчища Мордора. Западное войско тонуло в безбрежном море. Тускло светило багровое солнце, но и его затмевали крылья назгулов, смертною тенью реявшие над землей. Арагорн, безмолвный и строгий, стоял у знамени с думою то ли о прежних днях, то ли о дальних краях; и глаза его сверкали, как звезды, разгоревшиеся во тьме. На вершине холма стоял белоснежный Гэндальф, и тени обегали его. Вал за валом откатывался от холмов, но все сильней и сокрушительней был натиск Мордора, все громче яростные крики и бешеный лязг стали.
Вдруг встрепенулся Гэндальф, будто ему что-то привиделось, и обратил взгляд на север, к бледным и чистым небесам. Он вскинул руки и громогласно воскликнул, заглушая битвенный гул:
– Орлы летят! Орлы летят!На Кормалленском поле.
Кругом бушевали полчища Мордора. Западное войско тонуло в безбрежном море. Тускло светило багровое солнце, но и его затмевали крылья назгулов, смертною тенью реявшие над землей. Арагорн, безмолвный и строгий, стоял у знамени с думою то ли о прежних днях, то ли о дальних краях; и глаза его сверкали, как звезды, разгоревшиеся во тьме. На вершине холма стоял белоснежный Гэндальф, и тени обегали его. Вал за валом откатывался от холмов, но все сильней и сокрушительней был натиск Мордора, все громче яростные крики и бешеный лязг стали.
Вдруг встрепенулся Гэндальф, будто ему что-то привиделось, и обратил взгляд на север, к бледным и чистым небесам. Он вскинул руки и громогласно воскликнул, заглушая битвенный гул:
– Орлы летят! Орлы летят!
И недоуменно уставились на небо мордорские рабы, холопы и наемники.
А в небе явились Гваигир Ветробой и брат его Быстрокрыл, величайшие орлы северного края, могущественнейшие потомки пращура Торондора, который свил гнездо у неприступных вершин Окраинных гор – когда Средиземье еще справляло праздник юности. И за ними двоими мчались стройные вереницы родичей, орлов северных гор: мчались с попутным ветром. Из поднебесья они обрушились на назгулов, и вихрем прошумели их широкие крылья.
Но назгулы, взметнувшись, скрылись во мраке Мордора, заслышав неистовый зов из Черной Башни; и в этот миг дрогнули полчища Мордора, внезапно утратив напор, – и замер их грубый хохот, и руки их затряслись, роняя оружие. Власть, которая гнала их вперед, которая полнила их ненавистью и бешенством, заколебалась, единая воля ослабла, и в глазах врагов они увидели свою смерть.
А ополченцы Запада радостно вскрикнули, ибо в глубине тьмы просияла им новая надежда. И с осажденных холмов ринулись сомкнутым строем гондорские ратники, ристанийские конники и северные витязи, врезаясь, врубаясь в смятенные вражеские орды. Но Гэндальф снова воздел руки и звучно возгласил:
– Стойте, воины Запада! Помедлите! Бьет роковой час!
Еще не отзвучал его голос, как земля страшно содрогнулась. Над башнями Черных Ворот, над вершинами сумрачных гор взметнулась в небеса необъятная темень, пронизанная огнем. Стеная, дрожала земля. Клыки Мордора шатнулись, закачались – и рухнули; рассыпались в прах могучие бастионы, и низверглись ворота, издали глухо, потом все громче и громче слышался тяжкий гул, превращаясь в раскатистый оглушительный грохот.
– Царствование Саурона кончилось! – молвил Гэндальф. – Хранитель Кольца исполнил поручение.
Ополченцы Запада взглянули на юг: в Мордоре чернее черных туч воздвиглась огромная Тень, увенчанная молниями. Казалось, на миг она заслонила небеса и царила над миром – и протянула к врагам грозную длань, страшную и бессильную, ибо дунул навстречу Тени суровый ветер, и она, расползаясь, исчезла; и все стихло.
Ополченцы склонили головы, а подняв глаза, с изумленьем увидели, что вражеские полчища редеют, великая рать Мордора рассеивается, как пыль на ветру. Когда гибнет потаенное и разбухшее существо, которое изнутри муравейника заправляет этой копошащейся кучей, муравьи разбегаются кто куда и мрут, жалкие и беспомощные; так разбегались и твари Саурона – орки, тролли и зачарованные звери: одни убивали себя, другие прятались по ямам или с воем убегали напропалую, чтобы укрыться в прежнем безбрежном мраке и где-нибудь тихо издохнуть. А вастаки и южане из Руна и Хорода, закоренелые в злодействе, давние, свирепые и неукротимые ненавистники Запада, увидели суровое величие своих заклятых врагов, поняли, что битва проиграна, и сомкнули строй, готовясь умереть в бою. Однако же многие их сородичи толпами бежали на восток или бросали оружие и сдавались на милость победителя.
Гэндальф предоставил Арагорну и другим вождям довершать сраженье; сам же он воззвал с вершины холма – и к нему спустился великий орел Гваигир Ветробой.
– Дважды вынес ты меня из беды, друг мой Гваигир, – сказал Гэндальф. – Помоги же, прошу тебя, в третий и последний раз. Я не буду тебе в тягость более, чем тогда, в полете с Зиракзигила, где отгорела моя прежняя жизнь.
– Я донесу тебя, коли надо, на край света, – отвечал Гваигир, – будь ты хоть каменный.
– Летим же, – сказал Гэндальф. – Возьми с собой брата и еще одного орла – такого, что не отстанет. Ибо надо нам обогнать любой ветер и опередить назгулов.
– Северный ветер могуч, но мы переборем его, – обещал Гваигир. И с Гэндальфом на спине он помчался на юг, а за ним летели Быстрокрыл и юный Менельдор. Над Удуном и Горгоротом летели они, над бурлящими руинами, а впереди полыхала Роковая гора.
– Как я рад, что ты со мною, Сэм, – сказал Фродо. – Ну вот и конец нашей сказке.
– Конечно, я с вами, хозяин, еще бы нет, – отозвался Сэм, бережно прижимая к груди искалеченную руку Фродо. – И вы со мною, а как же. Да, вроде кончилось наше путешествие. Только что же это выходит – шли, шли, пришли, а теперь ложись да помирай? Как-то это, сами понимаете, не по-нашему, сударь.
– Что поделаешь, Сэм, – сказал Фродо. – Так оно и бывает. Всем надеждам приходит конец, и нам вместе с ними. Еще чуть-чуть – и все. Где уж нам уцелеть в этом страшном крушенье!
– Что верно, то верно, сударь, а все-таки давайте хотя бы отойдем подальше от этой, как ее, Роковой, что ли, Расселины. Ноги-то у нас пока не отнялись? Пошли, сударь, благо дорога еще цела!
– Ладно, Сэм, пошли. Куда ты, туда и я, – согласился Фродо; они встали, и побрели по извилистой дороге, и едва свернули вниз, к дрожащему подножию, как Саммат-Наур изрыгнул огромный клуб густого дыма. Конус вулкана расселся, и кипящий поток магмы, грохоча, понесся по восточному склону.
Путь был отрезан. Фродо и Сэм теряли последние силы. Кое-как добрались они до груды золы близ подножия, но уж оттуда деваться было некуда. Груда эта была островком, который вот-вот сгинет в корчах Ородруина. Кругом разверзалась земля и вздымались столбы дыма. Гора в содроганьях истекала магмой, и медленно ползли на них пологими склонами огненные потоки, наползали со всех сторон. Густо сыпал горячий пепел.
Они стояли бок о бок, и Сэм не выпускал руку хозяина, нежно поглаживая ее. Он вздохнул.
– А что, неплохая была сказка, сударь? – сказал он. – Эх, послушать бы ее! Скажут как-нибудь так: внимайте Повести о девятипалом Фродо и о Кольце Всевластъя! – и все притихнут, вроде как мы, когда слушали в Разделе Повесть об одноруком Берене и Волшебном Сильмарилле. Да, вот бы послушать! К тому же не мы первые, не мы последние, дальше ведь тоже что-нибудь да будет.
Так он говорил наперекор предсмертному страху, а глаза его устремлялись к северу, туда, где ветер далеко-далеко прояснял небо, ураганными порывами разгоняя тяжкие тучи.
И зорким орлиным оком увидел их обогнавший ветер Гваигир, кружа над Ородруином и гордо одолевая смертоносные вихри, увидел две крохотные фигурки, стоявшие на холмике рука об руку; а вокруг, трясясь, разверзалась земля и разливалось огненное море. И в тот самый миг, как он их увидел и устремился к ним, они упали: то ли стало совсем невмочь, то ли задушил чад, то ли, наконец отчаявшись, они скрыли глаза от смерти.
Они лежали рядом; и ринулись вниз Гваигир Ветробой и брат его Быстрокрыл, а за ними смелый Менельдор. И в смутном забытьи, ни живы ни мертвы, странники были исторгнуты из темени и огня.
Сэм очнулся в мягкой постели; над ним покачивались разлапистые ветви бука, и сквозь юную листву пробивался зелено-золотой солнечный свет. Веяло душистой свежестью.
Запах-то этот он вмиг распознал: запах был итилийский. «Батюшки! – подумал он. – Вот уж заспался-то!» Он перенесся в тот день, когда разводил костерок под солнечным пригорком, а все остальное забылось. Он потянулся и глубоко вздохнул.
– Чего только не приснится! – пробормотал он. – Надо же, спасибо хоть проснулся!
Он сел в постели и увидел, что рядом с ним лежит Фродо – лежит и спит, закинув руку за голову, а другую – правую – положив на покрывало. И среднего пальца на правой руке не было.
Нахлынула память, и Сэм вскрикнул:
– Да нет, какой там сон! Где ж это мы очутились? И тихо промолвил голос над ним:
– Вы теперь в Итилии, под охраною Государя, и Государь ожидает вас.
И перед ним возник Гэндальф в белом облачении; белоснежную его бороду освещало переливчатое солнце.
– Ну, сударь мой Сэммиум, как твои дела? – сказал он.
А Сэм откинулся на спину, разинул рот и покамест, от радости и удивления, не знал, что и ответить. Потом наконец выговорил:
– Гэндальф! А я-то думал, тебя давным-давно в живых нет! Хотя и меня тоже вроде бы в живых быть не должно. Всех ужасов, что ли, будто и не было? Да что вообще случилось?
– Рассеялась Тень, нависавшая над миром, – сказал Гэндальф и засмеялся, и смех его был как музыка, точно ручей зазвенел по иссохшей земле, и Сэм долго-долго слышал этот живительный смех. Он услышал в нем радость, нескончаемую и звонкую, звонче знакомых радостей. И расплакался. Слезы его пролились, словно весенний дождь, после которого ярче сияет солнце; он засмеялся и, смеясь, вскочил с постели.
– Как мои дела? – воскликнул он. – Да я уж и не знаю, как мои, а вообще-то, вообще… – он раскинул руки, – ну, как бывает весна после зимы, как теплое солнце зовет листья из почек, как вдруг затрубили все трубы и заиграли все арфы! – Он запнулся и взглянул на хозяина. – А господин Фродо – он что? Руку ему испортили – это надо же! Ну ладно, хоть прочее все цело. Вот уж кому туго пришлось!
– Прочее все цело, Сэм, – сказал Фродо, смеясь и усаживаясь в постели. – Соня ты, Сэм, и я, глядя на тебя, уснул, даром что проснулся спозаранку. А теперь уж чуть не полдень.
– Полдень? – повторил Сэм, задумавшись. – Какого дня полдень?
– Нынче полдень четырнадцатого дня новой эры, – сказал Гэндальф, – или, если угодно, восьмого апреля по хоббитанскому счислению. А в Гондоре с двадцать пятого марта новая эра – со дня, когда сгинул Саурон, а вас спасли из огня и доставили к Государю. Он вас вылечил и теперь ожидает вас. С ним будете нынче трапезовать. Одевайтесь, я вас к нему поведу.
– К нему? – сказал Сэм. – А что это за Государь?
– Великий князь гондорский и властитель всех западных земель, – отвечал Гэндальф. – Он возвратился и принимает под державу свою все древнее царство. Скоро поедет короноваться, только вас дожидается.
– Надевать-то нам что? – спросил Сэм, глядя на кучу старого рваного тряпья – их бывшие одежды, лежавшие у изножия постелей.
– Наденете, что было на вас, когда вы шли в Мордор, – отвечал Гэндальф. – Храниться как святыня будет, Фродо, даже твое оркское отрепье. Здесь, в западных странах, а стало быть, и во всем Средиземье, оно станет краше шелков и атласов, почетней любого убранства. Но мы потом подыщем вам другую одежду.
Он простер к ним руки, и заблистал тихий свет.
– Как, неужели? – воскликнул Фродо. – Это у тебя…
– Да, здесь оба ваших сокровища. Сэм их сберег, и они были найдены. Дары владычицы Галадриэли: твой светильник, Фродо, и твоя шкатулка, Сэм. Радуйтесь – вот они.
Хоббиты неспешно умылись и оделись, слегка подзакусили – и не отставали от Гэндальфа. Из буковой рощи вышли они на продолговатый, залитый солнцем луг, окаймленный стройными темнолиственными деревьями в алых цветах. Откуда-то сзади слышался рокот водопада, а впереди между цветущих берегов бежал светлый поток, скрывавшийся в роще за дальней окраиной луга, где деревья, стеснившись, потом расступились и образовали аллею, и снова мерцала вдали бегущая вода.
А за рощей они так и замерли, увидев строй витязей в сверкающих кольчугах и рослых черно-серебряных стражей; и все они склонились перед ними. Один из стражей затрубил в длинную трубу, а они шли и шли светлой просекой возле звенящего потока. И вышли на зеленый простор; вдали серебрилась в легкой дымке широкая река и виден был длинный лесистый остров, у берегов которого стояли бесчисленные корабли. А поле обступило войско, блистая ровными рядами. Когда хоббиты приблизились, сверкнули обнаженные мечи, грянули о щиты копья, запели рога и фанфары, и воскликнули люди многотысячным голосом:
Да здравствуют невысоклики! Хвала им превыше хвал!
Куйо и Перийан аннан! Аглар-ни перианнат!
Восхвалим же их великой хвалой – Фродо и Сэммиума!
Даур а Бергаэль, Конин эн Аннун! Эглерио!
Честь им и хвала!
Эглерио!
А лайта те, лайта те! Андаве лаитувальмет!
Честь и хвала!
Кормаколиндор, а лайта тариэнна!
Восхвалим же их, восхвалим Хранителей Кольца!
Фродо и Сэм закраснелись, глаза их сияли изумленьем; выйдя на поле, они увидели, что посредине гудящего войска были воздвигнуты, дерн на дерне, три высоких трона. За троном направо реяло бело-зеленое знамя, и на нем скачущий конь; налево, на голубом знамени, плыл кораблем в дальнее море серебряный лебедь; а над самым высоким троном на огромном плещущем черном знамени сияло белое цветущее древо, осененное короной с семью блистающими звездами. На троне сидел витязь, облаченный в броню, и громадный меч лежал у него на коленях, а голова его была не покрыта. Они подошли, и он встал; и они узнали его, хоть он и изменился: лицо у него было горделивое и радостное, царственное лицо повелителя, и был он по-прежнему темноволосый и сероглазый.
Фродо кинулся ему навстречу, и Сэм ненамного отстал.
– Ну, дела! – крикнул он. – Бродяжник, он самый, не будь я хоббит!
– Да, он самый, – отвечал Арагорн. – Далекая, видишь, оказалась дорога от Пригорья, где я тебе не понравился! Да, трудновато нам всем пришлось, но тебе-то, пожалуй, труднее всех.
И затем, к изумлению и великому смущению Сэма, он преклонил перед ним колено, а потом взял их за руки – Фродо за правую, Сэма за левую – и повел к трону; посадил, обернулся к воинству и вождям и промолвил громче громкого:
– Воздайте им великую хвалу!
А когда отзвучал, разнесся и смолк восторженный клик, Сэм был поражен пуще прежнего и счастлив, как никогда, ибо выступил вперед гондорский песнопевец и, преклонив колена, испросил позволенья пропеть новую, небывалую песнь. Но прежде сказал он:
– Внимайте! Внимайте, доблестные витязи, вожди и воины, князи и правители; вы, воители Гондора, и вы, конники Ристании; вы, сыны Элронда, и северные дунаданцы; вы, эльф и гном, и вы, великодушные уроженцы Хоббитании, и весь свободный народ Запада – внимайте и слушайте. Ибо я спою вам о девятипалом Фродо и о Кольце Всевластья.
Не веря своим ушам, Сэм звонко и радостно рассмеялся, вскочил и воскликнул:
– О чудеса из чудес и слава небывалая! Да я и мечтать не смел, чтобы такое сбылось!
И все воины тоже смеялись и плакали; над смехом их и плачем вознесся чистый, ясный голос песнопевца – звончатый, серебряный, золотой. Звенела эльфийская речь, звучали наречия Запада, сладостный напев блаженно ранил сердца, и гореванье сливалось с восторгом, и блаженным хмелем пьянили слезы.
Наконец, когда солнце склонилось за полдень и протянулись тени деревьев, песнопевец закончил песнь.
– Воздайте ж им великую хвалу! – воскликнул он и опустился на колени. Встал Арагорн, заволновалось войско, и все пошли к накрытым столам, пошли провожать пиршеством разгоревшийся день.
Фродо и Сэма отвели в шатер; они сняли истасканную, грязную одежду; ее бережно свернули и унесли, и новое нарядное платье было дано им взамен. Пришел Гэндальф, держа в руках, к удивлению Фродо, северный меч, эльфийский плащ и мифрильную кольчугу – все, что забрали орки в Мордоре. А Сэму он принес позолоченную кольчугу и почищенный, заштопанный плащ; и положил перед ними оба меча.
– Никакого меча мне больше не нужно, – сказал Фродо.
– Нынче вечером придется быть при мече, – отозвался Гэндальф.
Фродо взял прежний кинжал Сэма, который в Кирит-Унголе сочли его оружием.
– А Терн – тебе, Сэм, – сказал он.
– Нет, хозяин! Вы его получили от господина Бильбо вместе с этой серебристой кольчугой; он бы сильно удивился, если б вы меч кому-нибудь отдали.
Фродо уступил, и Гэндальф, словно оруженосец, преклонил колена, опоясал его и Сэма мечами и надел им на головы серебряные венцы.
Так облаченные, явились они на великое пиршество – к главному столу возле Гэндальфа, конунга Эомера Ристанийского, князя Имраиля и других военачальников Западного ополченья; и тут же были Гимли и Леголас.
Постояли в молчании, обратившись лицом к западу; затем явились два отрока-виночерпия, должно быть оруженосцы: один в черно-серебряном облачении стража цитадели Минас-Тирита, другой в бело-зеленом. Сэм подивился, как это такие мальцы затесались среди могучих витязей, но, когда они подошли ближе, протер глаза и воскликнул:
– Смотрите-ка, сударь! Ну и дела! Да это же Пин, то бишь, прошу прощенья, господин Перегрин Крол, и господин Мерри! Ну и выросли же они! Батюшки! Видно, не нам одним есть чего порассказать!
– Нет, Сэм, не вам одним, – сказал Пин, радостно ему улыбаясь. – И уж как мы станем рассказывать, так вы только держитесь – погодите, вот кончится пир. А пока что возьмите в оборот Гэндальфа, он теперь вовсе не такой скрытный, хотя больше смеется, чем говорит. Нам с Мерри недосуг – как вы, может, заметили, мы при деле, мы – витязи Гондора и Ристании.
Долго длился веселый пир; когда же солнце закатилось и поплыла луна над андуинскими туманами, проливая сиянье сквозь трепетную листву, Фродо и Сэм сидели под шелестящими деревьями благоуханной Италии и далеко за полночь не могли наговориться с Мерри, Пином и Гэндальфом, с Леголасом и Гимли. Им рассказывали и рассказывали обо всем, что случилось без них с остальными Хранителями после злополучного дня на Парт-Галене близ водопадов Рэроса; и не было конца их расспросам и повести друзей.
Орки, говорящие деревья, зеленая нескончаемая равнина, блистающие пещеры, белые замки и златоверхие чертоги, жестокие сраженья и огромные корабли под парусами – словом, у Сэма голова пошла кругом. И все же, внимая рассказам о чудесах, он нет-нет да и оглядывал Пина и Мерри, наконец не выдержал, поднял Фродо и стал с ними мериться спина к спине. Потом почесал в затылке.
– Да вроде не положено вам расти в ваши-то годы! – сказал он. – А вы дюйма на три вымахали, гном буду!
– До гнома тебе далеко, – отозвался Гимли. – Чего тут удивляться – их же поили из онтских источников, а это тебе не пиво лакать!
– Из онтских источников? – переспросил Сэм. – Все у вас онты да онты, а что за онты – в толк не возьму. Ну ладно, недельку-другую еще поговорим, глядишь, все и само разъяснится.
– Вот-вот, недельку-другую, – поддержал Пин. – Дойдем до Минас-Тирита и запрем Фродо в башне – пусть записывает, не отлынивает. А то забудет потом половину, и старина Бильбо ужас как огорчится.
Наконец Гэндальф поднялся.
– В руках Государя целебная сила, оно так, дорогие друзья, – сказал он. – Но вы побывали в когтях у смерти, оттуда он и вызволил вас, напрягши все силы, прежде чем вы погрузились в тихий сон забвенья. И хотя спали вы долго и, похоже, отоспались, пора опять вам укладываться.
– Сэму-то и Фродо само собой, – заметил Гимли, – но и тебе, Пин, тоже. Ты мне милей брата родного – еще бы, так уж я по твоей милости набегался, век не забуду. И не забуду, как отыскал тебя на холме после битвы. Кабы не гном Гимли, быть бы тебе в земле. Зато я теперь ни с чем не спутаю хоббитскую подошву – только она и виднелась в груде тел. Отвалил я здоровенную тушу, которая тебя придавила, смотрю – а ты как есть мертвый. Я чуть себе бороду не вырвал от досады. А теперь ты всего-то день как на ногах – давай, пошел спать. Я тоже пойду.
– А я, – сказал Леголас, – пойду бродить по здешнему прекрасному лесу, то-то отдохну. Если позволит царь Трандуил, я приведу сюда лесных эльфов – тех, кому захочется пойти со мной, – и край ваш станет еще краше. Надолго ли? Ненадолго: на месяц, на целую жизнь, на человеческий век. Но здесь течет Андуин и катит свои волны к Морю. В Море!
В Море, в морской простор! Чайки кричат и реют,
И белопенный прибой набегает быстрей и быстрее.
На западе, в ясной дали, закатное солнце алеет.
Корабль, серокрылый корабль! Слышишь ли дальние зовы,
Уплывших прежде меня призывные голоса?
Прощайте, прощайте, густые мои леса,
Иссякли дни на земле, и века начинаются снова.
А я уплыву за моря и брега достигну иного.
Там длинные волны лижут Последние Берега,
На Забытом острове слышен солнечный птичий гам –
В Эрессее, предвечно эльфийской, куда нет доступа людям,
Где листопада нет и где мы навеки пребудем.
И с этой песней Леголас спустился под гору.
Все разошлись, а Фродо и Сэм отправились спать. Проснулись – и в глаза им глянуло тихое, ласковое утро, и потянулся душистый итилийский апрель. Кормалленское поле, где расположилось войско, было неподалеку от Хеннет-Аннуна, и по ночам доносился до них гул водопадов и клокотанье потока в скалистой теснине, откуда он разливался по цветущим лугам и впадал в Андуин возле острова Каир-Андрос. Хоббиты уходили далеко, прогуливались по знакомым местам, и Сэм все мечтал, что где-нибудь на лесной поляне или в укромной ложбине вдруг да увидит снова хоть одним глазком громадного олифанта. А когда ему сказали, что под стенами Минас-Тирита их было хоть отбавляй, но всех перебили и сожгли, Сэм не на шутку огорчился.
– Да оно понятно, сразу там и здесь не будешь, – сказал он. – Но похоже, мне здорово не повезло.
Между тем войско готовилось двинуться назад, к Минас-Тириту. Проходила усталость, залечивались раны. Ведь еще пришлось добивать и рассеивать заблудшие остатки южан и вастаков. Вернулись наконец и те, кого послали в Мордор – разрушать северные крепости.
Но вот приблизился месяц май, и вожди Западного ополчения взошли на корабли вслед за своими воинами, а корабли поплыли от Каир-Андроса вниз по Андуину к Осгилиату; там они задержались и днем позже появились у зеленых полей Пеленнора, у белых башен близ подножия высокого Миндоллуина, возле гондорской столицы, последнего оплота Запада, оплота, выстоявшего в огне и мраке на заре новых дней.
И среди поля раскинули они шатры свои и разбили палатки в ожидании первомайского утра: с восходом солнца Государь войдет в свою столицу.