Рассказывают, что Исхак, сын Ибрахима Мосульского, говорил: «Случилось так, что мне наскучило постоянно быть во дворце халифа и служить там, и я сел верхом и выехал утром, и решил объехать пустыню и прогуляться, и сказал моим слугам: „Когда придёт посланный от халифа или кто другой, скажите ему, что я с утра выехал по одному важному делу и что вы не знаете, куда я уехал“.
И потом я отправился один и объехал город, а день был жарким, и я остановился на улице, называемой аль-Харам…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста восьмая ночь.
Когда же настала четыреста восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Исхак, сын Ибрахима Мосульского, говорил:
«И когда день стал жарким, я остановился на улице, называемой аль-Харам, чтобы поискать тени от солнечного зноя, а у дома было широкое крыло, выступавшее на дорогу.Рассказывают, что Исхак, сын Ибрахима Мосульского, говорил: «Случилось так, что мне наскучило постоянно быть во дворце халифа и служить там, и я сел верхом и выехал утром, и решил объехать пустыню и прогуляться, и сказал моим слугам: „Когда придёт посланный от халифа или кто другой, скажите ему, что я с утра выехал по одному важному делу и что вы не знаете, куда я уехал“.
И потом я отправился один и объехал город, а день был жарким, и я остановился на улице, называемой аль-Харам…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста восьмая ночь.
Когда же настала четыреста восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Исхак, сын Ибрахима Мосульского, говорил:
«И когда день стал жарким, я остановился на улице, называемой аль-Харам, чтобы поискать тени от солнечного зноя, а у дома было широкое крыло, выступавшее на дорогу. И не прошло много времени, как подошёл чёрный евнух, который вёл осла, и я увидел на нем девушку, ехавшую верхом, и под нею был платок, окаймлённый жемчужинами, и одета она была в роскошные одежды, дальше которых нет цели. И я увидел у девушки прекрасный стан, и томный взор, и изящные черты и спросил про неё кого-то из прохожих, и мне сказали, что это певица. И любовь привязалась к моему сердцу, когда я посмотрел на неё, и я не мог усидеть на спине моего животного. И затем девушка въехала во двор дома, у ворот которого я стоял, и я принялся размышлять о хитрости, которая привела бы меня к ней. И пока я стоял, вдруг приблизились два человека – прекрасные юноши, и попросили разрешения войти, и хозяин дома им позволил, и они спешились, и я тоже спешился и вошёл вместе с ними, и юноши подумали, что хозяин дома меня позвал. И мы просидели некоторое время, и нам принесли кушанье, и мы поели, а затем перед нами поставили вино. После этого вышла невольница с лютнею в руках и запела, а мы стали пить. И я поднялся, чтобы удовлетворить нужду, и хозяин дома спросил про меня тех двух людей, и они сказали ему, что они меня не знают, и тогда хозяин дома воскликнул: „Это блюдолиз, но он приятен видом! Обходитесь с ним хорошо!“
И потом я пришёл и сел на своё место, и невольница запела нежную песню и произнесла такие два стиха:
«Скажи газели, которая не газель совсем,
И телёночку насурмленному – не телёнок он!
Кто с мужчиной любит один лежать, тот не женщина,
Кто, как дева, ходит, поистине не мужчина тот».
И она исполнила это прекрасным образом, и присутствующие выпили, и пение им понравилось. И затем девушка спела несколько песен с диковинными напевами, и пропела, между прочим, песню, сложенную мной, и она произнесла такие два стиха:
«Разорённая ставка – Её бросил любимый:
Одинока она без них, Опустела, исчезла».
И вторую песню она исполнила лучше, чем первую. И потом она спела ещё несколько песен на диковинные напевы из старых и новых, и среди них была песня, сложенная мною с такими стихами:
«Тем скажи, кто ушёл, браня,
И далёк, сторонясь тебя:
«Ты добился того, чего
Ты добился, хоть ты шутил!»
И я попросил её повторить эту песню, чтобы исправить её, и ко мне подошёл один из тех двух людей и сказал: «Мы не видели блюдолиза более бесстыдного, чем ты. Ты не довольствуешься тем, что приходишь незваный, ты ещё пристаёшь с просьбами! Оправдывается поговорка: „Он блюдолиз и пристаёт с просьбами“.
И я потупился от стыда и не отвечал ему, и его товарищ стал удерживать его, но он не отставал от меня. А потом все встали на молитву, и я отступил немного и, взяв лютню, подвинтил колки и хорошо настроил её, и вернулся на своё место и помолился с ними. А когда мы кончили молиться, тот человек вернулся ко мне с укорами и упрёками и упорно задирал меня, а я молчал. И невольница взяла лютню и стала её настраивать, и что-то показалось ей подозрительным. «Кто настроил мою лютню?» – спросила она. И ей сказали: «Никто из нас не настраивал её». И она воскликнула: «Нет, клянусь Аллахом, её настроил человек искусный, выдающийся в этом деле, так как он поправил струны и настроил её, как настраивает знающий своё искусство». – «Это я настроил её», – сказал я невольнице. И она молвила: «Заклинаю тебя Аллахом, возьми её и сыграй что-нибудь!»
И я взял лютню и сыграл на ней диковинную и трудную песню, едва не умерщвлявшую живых и оживлявшую мёртвых, и произнёс под лютню такие стихи:
«Было сердце у меня, и с ним жил я,
По сожгли его огнём и сгорело,
Не досталась её страсть мне на долю —
Достаётся ведь рабам лишь их доля.
Если то, что я вкусил, – яства страсти,
Несомненно, всяк вкусил их, кто любит…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста девятая ночь.
Когда же настала четыреста девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Исхак, сын Ибрахима, мосулец, окончил свои стихи, среди собравшихся не осталось никого, кто бы не вскочил со своего места. „И они сели передо мной и сказали: „Заклинаем тебя Аллахом, господин наш, спой нам ещё одну песню“. А я отвечал им: «С любовью и удовольствием!“ И затем я сыграл как следует и произнёс такие стихи:
«О, кто же поможет сердцу, тающему в беде?
Печали со всех сторон верблюдов к нему ведут.
Запрета пускающим стрелу в глубь души моей
Вся кровь, им пролитая меж сердцем и рёбрами.
В разлуки день ясно стадо мне, что сближенье с ним,
Когда он далёк – лишь мысль, обманчиво-ложная.
Он пролил кровь, но её не пролил бы без любви,
И будет ли за ту кровь взыскатель и мститель мне?»
И когда он окончил свои стихи, среди собравшихся не осталось никого, кто бы не поднялся на ноги и не бросился бы потом на землю от сильного восторга, овладевшего им.
И я кинул лютню из рук, но люди сказали мае: «Ради Аллаха, не делай этого, дай нам услышать ещё одну песню, да прибавит тебе Аллах своей милости!» А я молвил: «О люди, что я буду прибавлять вам ещё песню, и ещё, и ещё! Но я осведомлю вас о том, кто я. Я Исхак, сын Ибрахима, мосулец. Я надменен с халифом, когда он меня требует, а вы заставили меня в сегодняшний день выслушать грубости, которых я не люблю. Клянусь Аллахом, я не произнесу ни звука и не буду сидеть с вами, пока вы не выведете отсюда этого буяна!» – «От этого я тебя предостерегал, и этого для тебя боялся!» – сказал тогда товарищ этого человека, и потом его взяли за руку и вывели, а я взял лютню и спел им со всем искусством те песни, которые пела невольница. А после того я потихоньку сказал хозяину дома, что эта невольница запала мне в сердце и я не могу быть без неё. «Она твоя, но с условием», – отвечал хозяин. «А каково оно?» – спросил я. И хозяин молвил: «Чтобы ты пробыл у меня месяц, и тогда невольница и то, что ей принадлежит из одежд и украшений, – твои». – «Хорошо, я это сделаю», – отвечал я. И целый месяц я пробыл у него, и никто не знал, где я, и халиф искал меня во всех местах и не имел обо мне вестей. А когда месяц кончился, хозяин дома вручил мне невольницу и дорогие вещи, которые ей принадлежали, и дал мне ещё евнуха, и я пришёл с этим в моё жилище, и мне казалось, будто я владею всем миром, так сильно я радовался невольнице.
И потом я тотчас же поехал к аль-Мамуну, и, когда я явился к нему, он воскликнул: «Горе тебе, о Исхак, и где это ты был?» И я рассказал ему свою историю. И аль-Мамун воскликнул: «Ко мне этого человека, сейчас же!» И я указал его дом, и халиф послал за ним, и, когда этот человек явился, он спросил его, как было дело. И он рассказал все, и тогда халиф воскликнул: «Ты человек благородный, и правильно будет, чтобы тебе была оказана при твоём благородстве помощь».
И он велел дать ему сто тысяч дирхемов, а мне сказал: «О Исхак, приведи невольницу!» И я привёл её, и она стала петь халифу и взволновала его, и его охватила из-за неё великая радость.
«Я назначаю её очередь на каждый четверг, – сказал он. – Пусть она приходит и поёт из-за занавесей».
И халиф приказал выдать ей пятьдесят тысяч дирхемов, и, клянусь Аллахом, я много нажил в эту поездку и дал нажить другим».